 |
 |
 Герои социалистического ТрудаЧеканов Пётр Филиппович
Петр Филиппович Чеканов родился в 1920 г., в селе Озерки, Касторенского р-на Курской области. _________________________________
Ему поклонялся Маресьев Не так давно каждый школьник знал о летчике Алексее Петровиче Маресьеве, который в 1942 г. в воздушном бою был сбит, получил тяжелое ранение, в течение 18 суток ползком добирался к своим, в результате чего у него развилась гангрена обеих ног, которые пришлось ампутировать. Но Маресьев не сдался, и в 1943 г. продолжил боевые вылеты, в которых сбил 7 фашистских самолётов. Героические дела Маресьева послужили темой «Повести о настоящем человеке» Б. Полевого. Немногие смогли, подобно ему, преодолеть себя и жить полноценно и ярко на зависть многим здоровым людям. Среди них был и Чеканов Пётр Филиппович, почётный гражданин города Ярцево. Его именем названа одна из улиц нашего города. Молодое поколение ярцевчан должно знать об этом настоящем человеке. Особенно это важно, на мой взгляд, в наше время, когда из-за трудностей, проблем многие здоровые люди «опускают» руки, спиваются, теряют себя. Жизнь П.Ф. Чеканова – это яркий пример мужества, стойкости, каждодневного подвига, преодоления. Кира Рублева ____________________________________
Повторивший подвиг Маресьева, или Повесть о Петре Чеканове
Валенки для Петра Шуршал и хрустел лёд по колеям под полозьями саней. Март на дворе, но даже к полудню мороз не ослабел. Петра встретил на станции в Касторном брат Василий. Обнялись крепко, как положено, поцеловались, прослезились. – Вот те раз, – невольно удивился Василий, – тебе фронтовая жизнь либо в пользу, глянь-ка, вымахал. Петро ухмыльнулся, а Василий, разглядывая брата, заметил: – Слава богу, жив-здоров, а то, что глаз потерял – полбеды. – К тому ж левый глаз для стрелка вовсе ни к чему, – с бодрецой отшучивался Пётр. Василий вскудлатил охапку соломы, развернул из тулупа валенки. Накинув тулуп, Пётр завалился в сани. – А вот же валенки! Живо переобувайся, пока не настыли, мать специально на печи грела. – Ничего, Василёк, не случится. Поехали. Однако в дороге Василий забеспокоился уже не на шутку: – Хоть пробежись за санями что ли, что хорохоришься в этих-то ботинках? Я в валенках и то ног не чую. Перед кем храбришься? – брат никак не мог угомониться. – Ты, Васёк, не серчай... Мне и в самом деле валенки ни к чему. – И открылся враз даже для себя нежданно Пётр Филиппович брату. – Не раз был я ранен. Отлежусь – снова на фронт. He писал – кого обрадуешь, что ты калека. Я ведь, Василий, не только без глаза и без рёбер. Голова вся в осколках, руки побиты. И это не всё. Без обеих ног я. Так что моим ходулям любой мороз нипочём... Брат слушал и не слышал будто, а потом заплакал вдруг, безголосо и безутешно. Не выдержал и сам Пётр. – А я-то, дуралей... – сетовал дорогой Василий. – Когда мы дома разглядывали фотографию, из тех, что недавно прислал, особенно ту, где ты во весь рост, вся грудь в орденах и медалях, мать и говорит: «Не пойму чтой-то, Петька ростом прибавил...» – Что правда, то верно... – отозвался Пётр. И добавил: это ж по моей просьбе. – Чего? – не понял брат. – Попросил, говорю, мастеров, чтоб протезы подлинней сделали. – Это ж зачем? – недоумевал Василий. – Чего молчишь? Каким мать родила – тем и гож! – Понимаешь ли... скажу, так и быть: помнишь Настюшу? В красной косынке ходила, далеко видать... Так вот, мы с нею тайком встречались до того, как на фронт ушёл. На людях стеснялись: она ж выше меня ростом. Вот и попросил ходули подлиньше... Показалась родная Евгеньевка. Невольно Пётр вглядывался во всё вокруг, отмечая перемены. А вот и хата родимая. Пять лет, пять годочков не был дома. Сколько раз грезилась в госпиталях эта картина: идёт он по своей улице, а люди выглядывают из окон да через калитки: «Ан, кто же это такой домой вернулся, кто это идёт по нашей улице при орденах и медалях, высокий да красивый. Никак Чекановых старший. Геройский парень Петро – и не узнать!» И подбежит к Петру она – Настюша, станет напротив, вот те раз – глаза в глаза, губы в губы... Тогда ещё не знал Пётр, что напрасными были те хлопоты, не стала любимая, сердцу милая девушка его наречённой... И загорелся в сердце вместо пламенной любви огонь обиды, и не только на Настюшу, а на всех людей, что прежде времени, хоть и жалеючи, с признанием заслуг, но списали его, как негожий элемент, и, не ведая того сами, означили себе неравным...
«А кузня – в про запас!» Сосед, дед Матвей, не иначе как следил за Чекановыми: стоило Петру выбраться на солнышко к палисаднику на скамейку, Родионыч тут как тут. Общение не было в тягость. Напротив, сколько ночей, глаз не смыкая, сколько думок передумал Пётр о своём житье-бытье. Шутка ли, в двадцать с небольшим – инвалид первой группы. Врачи, едва закончив одну, назначали новые операции. Всего их было – счёт потерял, но полтора десятка точно. Угнетаясь безысходностью, однако, отогревалось его сердце всякий раз мыслями о Матвее Родионовиче. Дело тут вот в чём. Дед Матвей вернулся с первой мировой войны без обеих ног. Но духом не пал. Недюжинной силы мужик, характера крепкого, укротил хандру и обустроил себя делом – стал кузнецом, самым нужным человеком в деревне. ...Пётр догадывался: не напрасно дед Матвей к нему ладится. По всем статьям ненароком так выходит: быть Петру его сменщиком. К тому шло, да не вышло. …Матвей Родионыч присел рядом. – Долгонько тебя, Петя, не было. Уж и годок победе отметили, а ты по госпиталям всё. Однако подремонтировали тебя, знать, капитально. Гляжу, велосипед лихо крутишь, на коне не догнать... Бахилы обновил, ну-кась похвались. Сколь весят? По полпуда... Ну что ж, тяжкое наше дело, не для хлюпиков. Но не безнадёжное! Петр всё ещё не знал, как сказать Матвею Родионовичу, что не будет он кузнецом. Ни шорником, ни скорняком, ни даже водовозом, как советуют родные. – Дед Матвей, Матвей Родионыч, – Пётр как-то разом выдохнул, – не обидься, ты мне, что батя родной, ближе нету... Но буду, как и был, комбайнёром. Никем больше. Или-или... Дед Матвей медленно сворачивал самокрутку, наконец, пустил дым. – Сам либо кто надоумил? – Родионыч, ты слыхал небось про безногого лётчика, про Маресьева, а я читал в госпитале книжку о нём, повесть. Понимаешь, специально принесли... – Так вот, Петя, разовый случай с Маресьевым. Наверное, очень долго думали, прежде чем технику доверить калеке. Тебе-то небось ни трактор, ни комбайн не дадут. Мало ли что – отвечать кто будет? – Самолёт, значит, можно, а трактор нет! Дед Матвей понял – спорить и уговаривать бесполезно. – Ну коль так решил – охота пуще неволи. Дай бог удачи... А кузня моя подождёт – пусть в про запас будет…
Первый валок Скоро сказка сказывается, а дело... Добился-таки Пётр Филиппович разрешения – дали ему комбайн. Покалеченный, как он сам. Пётр шёл на дело, казалось, невозможное, но, стиснув зубы, превозмогал боль, неимоверную усталость. Возился он с этой железной колымагой, которая называлась «Коммунар», на краю ржаного поля, осознавая при этом с предельной ясностью: никто ему не даст хороший комбайн, ибо нет ему веры, а если и была она у некоторых, то им возражали так: «Не до экспериментов!» Не будет той веры, со всей безысходностью ситуации понимал Чеканов, если он не уложит в валки рожь вот на этом поле, где собрались бабы с косами... Поглядели они с сочувствием и сожалением на чумазого комбайнёра, посудачили, донеслось отчётливо: «Калеки. Что мужик, что комбайн...», - косить пошли вручную. Но ещё не все косарицы вошли друг за дружкой в рожь, как Пётр уже выправлял хедер на первый ржаной валок. Пока вполсилы, в два-три ручных укоса. Дальше – больше... Бабы повеселели и сошли с поля. А те, что помоложе да побойчее, приставучие да задиристые, помахали механизаторам косынками, оттарабанили им частушку. Насколько Пётр понимал, про него – про кого же ещё. На войне с Германией Милого поранили В праву руку, в левый глаз – Красоты лишили враз. В тот день Пётр скосил не только рожь, но и вошёл в пшеничное поле. С полеглыми хлебами непросто сладить – что там говорить... Сладил. Смекалка. Придумал нехитрое, казалось бы, приспособление, но без него хлеб тот было не взять...
Нога сломалась – пришлите сварку Целина алтайская, красноярская, казахстанская... оставила в судьбе Петра Чеканова вешки особые. Совхоз «Двуреченский» был первым. Когда подошёл черёд выделять технику Петру Филипповичу Чеканову, тамошнее совхозное начальство даже маломальского внимания не уделило «домашним» комбайнёрским заслугам добровольца. «Целина – это вам не приют, не богадельня для калек, – мнение директора было неизменным, – подходящую должность, так и быть, дам, а комбайн – нет!» Чеканов всё понял, в лобовую атаку не пошёл, требовать не стал: в гостях – не дома, и попросил... какой-нибудь никудышный агрегат. «Ну что ж, – подумало суровое начальство, – чем бы дитя не тешилось, а там и срок выйдет – жатва кончится». И дали Петру «С-4» забурьяненный и немытый. Но сказали откровенно: стоит три года. Что с ним ни делали – бесполезно… Напрасно люди к такому понятию, как самолюбие, относятся с оттенком иронии и не воспринимают его как великую движущую силу. Не будь у Петра самолюбия, сидеть бы ему на печи да гладить кирпичи... Ещё не все восемьсот комбайнёров «оштурвалились», едва половина вышла в поле, а Чеканов, покопавшись в недрах степного корабля, устранив неполадки, уже регулировал намолот. Кое-что переоснастил, переоборудовал. Его бункер наполнялся зерном на самых коротких загонах! Пётр про свои приспособления таиться не думал, но и не хвалился пока что. По итогам первой же недели Чеканов вышел в лидеры. А в сезон убрал хлеба на своём «безнадёжном» на 1200 гектарах. Зачастили к нему всякие партийно-хозяйственные комиссии. Уж и секреты все повыведали, другим внедрили, а Чеканов всё равно первый. – Есть у меня главный секрет, то, чего никто сам по себе в жизнь не применит, – любил подшучивать Пётр, – ноги у меня железные, потому и не знают усталости. Чеканов, «подкованный» железом, работал с таким рвением, что не выдерживала даже его «собственная» сталь. Однажды в самый разгар страды в диспетчерском пункте зерносовхоза «Солгоновский» приняли телеграмму: «У Чеканова сломалась нога. Пришлите электросварку». Принимавшие заявку, стали возмущаться: «Что за шутки! Тут такое – страда! Делать что ль нечего!» Вскоре внесли ясность: «Всё правильно. У курского комбайнёра Чеканова нет обеих ног. Действительно, у него в протезе шина лопнула».
Герой Петру Чеканову оказывали почести. Давали поначалу флажки и вымпелы, премии, потом ордена и медали... Почести ему – за результат, как первому среди равных, без снисхождения... То, что Петру было несравненно тяжелее других, что подвиг стал обыденностью, нормой его жизни, об этом, наверное, думали мало… Что и говорить, можно было ему присвоить геройское звание уже за то только, что он, славный воин, в почёте по заслугам, не почивал на лаврах, а изувеченный войной, тем не менее, занялся делом. И стал первым среди сильных, молодых, здоровых мужчин. В представлении к званию «Герой социалистического труда» были только результаты – рекордные намолоты. Говорилось, хотя и казённым языком, о смётке, о невиданном усердии, и мало кто понимал, что в этом яростном устремлении – неугасимое желание доказать, что он – Пётр Чеканов – не только не хуже других. И что на него безоглядно, не жалея, можно опереться в жизни. ...Засияла грудь Петра Чеканова орденами и медалями не только за ратный труд, но и за подвиги трудовые. Подарили сперва мотоцикл, потом машину. Дом перестроил. Двух сыновей и дочь вырастил... После позвали его жить в прекрасный город Ярцево, что на пути от Москвы к Смоленску, в город, за который молодой, но храбрый воин Пётр Чеканов жизни своей не жалел, но остался в живых чудом. Дали Чеканову отличную удобную квартиру, улицу назвали его именем, признали первым почётным гражданином... Всякий раз в великий праздник Победы при всех наградах шёл Пётр Филиппович с букетом огненно-красных тюльпанов к тем местам, где захоронены его боевые товарищи, шёл вразвалочку слегка, словно мерял, вёл отсчёт того, что ему оставалось... (Оставалось немного. К сожалению, П. Ф. Чеканов умер в 1985 году.) И всё ещё ему чудится: далеко-далёкое, призрачное, как мираж, видение: в родной Евгеньевке, на тихой улочке, за калиткой под сенью берёз и сирени красная в цветочек косыночка и грустные прекрасные девичьи глаза... Николай Гребнев. |
|
|
|